Chapter Text
О правосудие, пафос — второе имя тебе. А судебной реформе первое и единственное имя — идиотизм.
Нет, подробностей Снейп не знал, на кой ему. Но вечное пребывание в полупозиции — ни приговорен, ни оправдан, ни злодей, ни герой — заставляло следить за происходящим во внутриполитической жизни магического сообщества. К тому же, таких высот (или глубин?) волшебства, чтобы питаться праной и пердеть бабочками, он еще не достиг, поэтому брезговать периодическими шабашками на обновленный Визенгамот было по меньшей мере глупо.
Правда, прежде его на допрос как эксперта не вызывали.
Снейп поерзал на жесткой скамье. Слухи слухами, но то, что магический суд после реформы стал принципиально другим, видимо, реальность. Слушание дел одним судьей, мариновка всех участвующих лиц за дверями зала, прекращение доступа прессы к материалам суда… Может, в этом и есть какой-то высокий (или глубокий?) смысл, но пока все бесило до невозможности. Разумеется, у прежней системы были свои недостатки, но вот так ломать об колено веками устоявшиеся порядки… И еще ритуал посвящения в судьи, засекреченный по самое не могу…
Неладно что-то в датском королевстве, ой неладно. Министерство год за годом творит какую-то малопонятную и ничем не объяснимую херню, прикрываясь регулярными победными реляциями из серии «в Багдаде все спокойно». Черта с два спокойно, и шум вокруг этого процесса тому подтверждение. Шутка дело — Гринготтс банкротит Малфоев! И что, зараза, интересно: зашумело ровно после замены судьи на процессе. Замены на самого — опять же, по слухам! — неподкупного, квалифицированного и въедливого судью в составе по экономическим спорам.
Ну да, ну да, истерил в основном «Придира», словно задался экзистенциальной целью оправдать свое претенциозное название. Прямо заходился воплями о предвзятости и некомпетентности суда. И призаткнулся, когда Скитер — есть еще ягоды в ягодицах! — опубликовала в «Пророке» невесть как добытые документы о щедрых пожертвованиях Малфоев в фонд журнала. Судя по реакции «Придиры», документы были подлинные, иначе с чего бы они так оперативно заползли под плинтус?
Снейп в силу некоторых причин сугубо личного характера, прочитав эту драку бульдогов под ковром, однозначно для себя все уяснил сразу, как только узнал фамилию судьи. Конечно, люди бывают разные — некоторые меняются, а некоторые так… Только ни в коем случае не в этом случае.
Огромная дверь тяжело охнула, отворяясь.
– Мистер Снейп!
Ну, понеслось дерьмо по трубам. Не в первый раз перед фиолетовыми мантиями стоять. Дай Мерлин, чтоб в последний.
Зал судебных заседаний был невелик. Пресса и прочие сочувствующие непричастные умещались там с трудом, толкались локтями и все норовили пристроить блокноты друг другу на плечи.
Место свидетеля — небольшая узкая конторка в загородке — навеяло тоску и тошноту одновременно. В свое время выстояно за такой загородкой было немало…
Судейская трибуна возвышалась над затаившей дыхание публикой. Со свидетельского места Снейпу была видна только макушка судьи с нахлобученной на нее магистерской шапочкой. Уважаемый суд в одном лице склонился над разложенными на столе толстенными томами дела, не проявляя никакого видимого интереса ни к Снейпу, ни к почтеннейшей публике.
– Ваши имя, фамилия, место и год рождения, место жительства, место работы.
Снейп вдохнул, выдохнул. Собственный голос показался ему чужим и слишком напряженным. Спокойнее, спокойнее, старый плавучий чемодан, не таких вервольфов обштопывали.
– Северус Тобиас Снейп, девятое января тысяча девятьсот шестидесятого года, Тупик Прядильщиков, Коукворт, Великобритания, проживаю там же, вольный… эээ, фрилансер.
Откуда к нему приплыло это модное словечко вместе с таким же модным словом «троллить», Снейп уже и сам не помнил, но не смог удержаться от того, чтоб малость «потроллить» уважаемый суд чуждым для магического мира термином.
Макушка судьи чуть вздрогнула. Да ладно, судья хихикнула?
– Вы приглашены для дачи объяснений в качестве специалиста по делу. Суд разъясняет вам ваши права и обязанности. Вы обязаны отвечать на поставленные судом вопросы, давать в устной форме консультации и пояснения. Вы имеете право с разрешения суда знакомиться с материалами дела, участвовать в судебных заседаниях, заявлять ходатайство о представлении вам дополнительных материалов, вправе отказаться от дачи консультаций по вопросам, выходящим за пределы ваших специальных знаний, а также в случае, если представленные вам материалы недостаточны для дачи консультации. Права понятны?
Чего уж тут не понять…
– Да, ваша честь.
– Уважаемый суд. Нашу честь оставьте для уголовных процессов.
Гусары, молчать.
– Перед вами лежит бланк подписки специалиста. Если права вам понятны, подпишите его и передайте суду.
Перо почему-то дрогнуло и оставило на пергаменте некрасивую царапину. Да что с тобой, с чего такой мандраж?
Из широченного рукава выпросталась тонкая, худенькая, как цыплячья лапка, рука, подцепила клочок пергамента двумя пальцами и небрежно отбросила на край необъятного стола.
– Вы предупреждаетесь об ответственности за дачу заведомо ложных показаний.
Судья подняла голову и вперила в Снейпа темный немигающий взгляд.
Последнее, что он ясно помнил, — что эти глаза вроде всегда были гораздо светлее.
Голова закружилась, ноги стали ватными. Внутри словно зажглась свеча: затеплело, захорошело, заблаженствовало сладко и упоительно. Волной накатили признательность, благодарность и еще черт знает что — так признательно благодарен продрогший и уставший путник, которого закутали в пушистый плед, усадили перед камином и угостили горячим ароматным грогом. Его нежило и ласкало, обволакивало и кружило, в глубине графитно-черных зрачков, в которые он смотрелся, как в зеркало, отражалась самая его душа, со всеми ее потрохами, и было невыносимо страшно и больно, и как-то удивительно легко и приятно — как легко и приятно говорить правду. Хотелось рассказать все обо всем и обо всех, и о себе, главное — о себе, о, только если бы его спросили о себе, с каким наслаждением он поведал бы самые сокровенные тайны и не скрыл бы ни самого стыдного, ни самого прекрасного, во всем покаялся, во всем признался и похвастался бы всем, чем можно…
Вот только удивительные глаза ни о чем таком не спрашивали. Он что-то говорил, с готовностью и радостью, жалея лишь, что вопросов так немного… Волшебные глаза просили, а он был счастлив ответить.
Снейп пришел в себя уже в коридоре. Дрожали руки, подкашивались ноги, тряслись губы, и даже в паху ощущалась слабо колющая дрожь. Хотелось снова туда, купаться в сиянии этих потрясающих глаз, в этом неземном счастье дать все, о чем тебя попросят, и даже больше, все, чем богат и скуден… На душе было пусто и ясно. Спустя миг все тело налилось нечеловеческой силой — казалось, он сейчас способен разобрать на щепки эту дубовую скамью. Да что там, эти каменные стены раскрошить в мелкую пыль, дай только повод.
Черт побери, так и сходят с ума.
Он опустился на скамейку и мог поклясться, что трехдюймовое сиденье прогнулось под ним.
Что это было, твою мать? Похоже на… так похоже на…
С каких пор Визенгамот легализовал Империо?!
С каких пор Снейп утратил способность противостоять этому заклинанию?
С этим нужно будет основательно разобраться, но все потом, потом.
Осторожно, по стеночке, словно стараясь не расплескать доставшуюся ему каким-то чудом волшебную силу, он выбрался на улицу. Сентябрьский воздух, уже прохладный, но еще не стылый, продрал горло и заставил закашляться.
«Что это было, Холмс?»
«Овсянка, сэр!»
В памяти намертво отпечатались заложенные императорской короной каштановые косы, легкие локоны вокруг впалых бледных щек и отражение его души в глянцевито-черных зрачках судьи Уизли.
Не хлопать дверью. Широкие полы мантии неминуемо попадут в проем. Не бежать. Бегущий судья Визенгамота в военное время вызывает панику, в мирное — смех. Она не торопится. Она уходит. Рабочий день закончен. Рабочий вечер только предстоит, рабочая ночь едва маячит. Площадка для аппараций свободна; хлопок, приступ тошноты и снова хлопок. Вот и дверь. Весь путь от работы до дома — семь с половиной минут, и никаких шансов застрять в пробке. Никакой возможности дать мозгам переключиться, переехать из одной реальности в другую. Аппарация сильно экономит время и неумолимо пожирает нервы. Закон сохранения, будь он неладен. За все приходиться платить.
Можно и не доставать палочку, ее магия еще в том состоянии, когда нетронутые защитные и прочие чары буквально давят на сетчатку глаз, но ритуалы надо соблюдать, а то аварийка в Министерстве зашумит, какой-нибудь не в меру ответственный дежурный подымет вой, и спустя непродолжительное время на пустую лужайку нахлынут, горя служебным рвением, тридцать три аврора с чернобородым главой Министерства за компанию. К Салтану такие приключения.
Неприятный запах с порога защекотал ноздри, добавляя лишнюю каплю бешенства в до краев наполненную чашу терпения. Так и есть, грязная аврорская мантия заскирдовалась вонючей кучей прямо у порога. Добро пожаловать домой, дорогая! Она не без удовольствия вытерла о мантию ноги, тщательно осмотрела подошвы туфель, переобулась и прошла по длинному коридору сразу на кухню. Чайник был едва теплый, значит, муж забегал во время обеденного перерыва. Вот, времени на чай ему хватило, а на то, чтобы отправить одежду в стирку или произнести «Эванеско», — нет. «Не аврорское это дело — по бытовым пустякам палочкой размахивать», — произнес в ее голове знакомый до зубовного скрежета голос. «Я как муж имею право на чистую одежду, сытный обед и немного ласки от любимой жены». Что ж, еда сама себя не приготовит. Это как с визитом к стоматологу: чем дольше откладываешь, тем дороже обходится — во всех смыслах.
Спустя час и два бокала Thomas Hardy’s Ale ужин был готов, вещи постираны, а муж отсутствовал. Мерлин, благослови свекровь и ее «Дневник Ленивой Домохозяйки». На заре семейной жизни, когда старшая дочь была только в проекте, а младшего сына и в проекте не было, Гермиона пришла к Молли зареванная и решительная, как перед первым экзаменом, и с порога ляпнула, что она согласна снова в палатку, в глушь, в Малфой-мэнор, только не на кухню. Молли застыла перед ней, как перед богартом, ее обычно добродушное лицо исказила гримаса вины и страдания, и чуть позже Гермиона оказалась зажата в крепких, по-матерински надежных и нежных объятиях, и срывающийся голос прошептал ей в макушку: «Девочка, прости меня, дуру!»
Все оказалось до смешного просто и сложно одновременно. Домашняя магия переходила не от матери к дочери, а от свекрови к невестке. Все строго по закону. Самой главной женщиной для мужчины должна была стать жена, и именно ей передавались секреты, придающие пище тот самый, родной вкус, каким бы он ни был сомнительным с точки зрения высокого искусства. Неважно, любил или ненавидел — что очень редко — маленький волшебник мамину стряпню, но её вкус был частью родовой магии.
«Конечно, когда тебе было учиться домоводству? У родителей? В школе? В лесу? Но в этом нет ничего сложного, я сейчас все подготовлю, — тараторила Молли, шаря по полкам на кухне. — Вот. Нашла. Сейчас все сделаем, но прежде обещай мне одно, дочка. Обещай мне, что будешь любить моего сына, пока есть хоть капля сил».
Гермиона удивилась тому, как горько это прозвучало.
«Конечно, я люблю и буду любить Рона». Она тогда в это верила больше, чем в то, что Земля вращается вокруг Солнца. «Мы же столько всего вместе пережили. И все сделали правильно, правда? Война ведь закончилась. Мы теперь просто обязаны стать счастливыми».
Молли усмехнулась. «Война только начинается, поверь мне. Главное, не обнаружить спустя какое-то время, что воюете вы по разные стороны баррикад и друг с другом».
Конечно, она поняла, о чем говорит свекровь. Поняла, но не поверила, что это может иметь к ней, к ним хоть какое-то отношение. Рон вырос в полноценной семье, она — у любящих друг друга и ее саму родителей. И они были счастливы. Она точно была. Она очень старалась быть счастливой. Это совсем не сложно, если есть с чем сравнивать. Найти грязную одежду на полу — это совсем не то, что найти ее окровавленной и разорванной. Расставленные по всему дому немытые чашки — это ерунда, на то ей и магия в руки, пять секунд, и все в мойке. Забыл про ее день рождения, зато никогда не забывает про дни рождения детей. Не гордится ее профессиональным ростом, так это и не нужно. Зато ей не стыдно за его карьеру. Муж — профи в своем деле, она в своем.
Как же ей нравилось по утрам собирать его на службу, поправлять воротник рубашки, целовать в последние секунды перед аппарацией. Мужа уже не было рядом, а она еще чувствовала его ладони на спине и любовалась на себя в зеркале: губы припухшие, глаза затуманены. Счастлива, любима, желанна.
И лет прошло не так много. Она еще даже до классического бальзаковского возраста не дотянула.
Гермиона рассматривала свое нынешнее отражение в безжалостном и резком свете Люмоса. Между бровей прочно обосновалась упрямая складка. Волосы она теперь распускала только для того, чтобы расчесать. Пальцы уже давно не украшали чернильные следы. А в остальном? Ей с равным успехом можно было дать и тридцать, и пятьдесят: лицо серое, губы сжаты, глаза запали, щеки ввалились. В мае, на годовщину, она выглядела, помнится, совсем иначе, сейчас середина сентября. Что-то ты, дорогая, сильно изменилась за лето.
Post jucundam juventutem, как говорится.
Да что с ней сегодня такое!
Это все процесс. Нет, усмехнулась она про себя. Это все Процесс.
Нокс.
За окнами еще светло, смеркаться начнет через час-полтора, но дома сумеречно и как-то серо. Все вроде на своих местах, ни пылинки, но не было ощущения ни стерильного, как у Флер, порядка, ни вселенского уютного бардака, как у Молли. Наверное, это потому, что теперь обоих детей нет дома, и вместо их вещей — пустота. Вот здесь, в кармашке, должна быть расческа в виде ежика. Расческа Рози. Любимую кепку с логотипом квиддичной команды сын забрал с собой в Хогвартс. Вбитый специально для нее в дверной косяк «всамделишным» молотком гвоздь осиротел. Рон вчера зацепился и порвал рубашку. Психанул и выдрал его пальцами. Теперь на месте гвоздя остался ржавый след. Она колупнула краску ногтем, подумала, что малярничать — точно не женское дело, мужу надо — пусть и занимается или позовет кого.
И так везде, во всем.
Это похоже на пазл: в какой-то момент разрозненные детали уже составляют картину, пусть с пробелами, но это только подстегивает азарт. Еще кусочек, еще, и вот уже перед тобой предстает нечто цельное. А у нее обратный отсчет. Ее картина мира утрачивала фрагмент за фрагментом, и теперь она сама не может ответить, что это вообще должно изображать.
Хотя — как раз может. «Это» должно изображать счастливый брак. Она сама должна изображать успешную женщину.
Мерлин, со стороны должно казаться, что она и есть успешная женщина. Крепкий брак, здоровые дети, ответственная и, что немаловажно, высокооплачиваемая должность. Полный простор для развития ее неожиданно открывшегося дара. Чего желать-то?
Только она больше не светится изнутри, как в первые несколько лет брака, она забыла, когда смеялась просто так, когда в последний раз просто радовалась. Когда хотела вернуться домой с работы. В какой момент спокойная сосредоточенность превратилась в изматывающую пахоту, и как далеко ей до отупляющего безразличия?
И так везде, во всем.
Входная дверь скрипнула, из коридора раздался преувеличенно бодрый вопль:
– О, ты уже дома! Едой пахнет! Ужин готов? Я зверски голодный!
Тяжелые подошвы прогрохотали по половицам, с кухни послышалось шебуршание бумажных пакетов, звяканье крышек и дребезг столовых приборов в ящике.
Она стояла у обеденного стола в гостиной, нервно сжимая кулаки, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не наорать на мужа.
– Обувь сними. Руки вымой.
Кряхтение, стук упавших ботинок, шлепанье босых ног и демонстративный вздох.
Ужин прошел спокойно, Рон что-то рассказывал, сам же смеялся над своими шутками, она натянуто улыбалась и поддакивала. Желание закатить скандал скручивало внутренности, но ей пока удавалось сдерживать его пружинистое подталкивание.
Вранье! Все вранье! И ее мнимое спокойствие, и его преувеличенная бодрость, все это — невыносимое вранье. Что-то произошло.
Она подняла голову и внимательно, как на процессе, посмотрела на Рона. Тот поперхнулся, сглотнул и продолжил повествование, как ни в чем не бывало.
Гермиона вскочила посреди какой-то его фразы и отправилась на кухню. Достала бутылку пива, зацепила крышку о столешницу, резко хлопнула ладонью.
Рон стоял в дверях и сопел обиженно.
– Ты меня совсем не слушаешь.
– О нет, я очень внимательно тебя слушаю, дорогой. Начиная с момента: «…я нежно вышибаю Бомбардой дверь в эту злачную лавочку, в то время как Дин изящно таранит метлой окно, а там, прямо на стойке, этот чертов недоумок пялит свою помощницу…» Неужели для того, чтобы привлечь к ответственности неразборчивого бакалейщика и еще менее разборчивого помощника аптекаря, необходимо было устраивать цирковое представление со спецэффектами? Разве дело Аврората — ловить за руку неудачливых любовников?
– Это было запрещенное приворотное зелье, на крови, Герм. Кривоногий ублюдок ронял слюни на хорошенькую девчонку, а когда не удалось ни купить ее, ни запугать, пошел к другому ублюдку и попросил сварганить отраву. На наше счастье, сын хозяина оказался не по годам наблюдательным парнишкой, несмотря на то что вылетел после пятого курса. Он и обнаружил следы приготовления афродизиака. Наши спецы взяли на анализ остатки той бурды, что наварил криворукий недозельевар, а дальше уже дело техники. Повязали всех, теперь крутим троицу на предмет показаний. День-два, и расколем мерзавца до задницы.
– У вас сорок восемь, нет, уже сорок шесть часов до предъявления полноценного обвинения. И, исходя из твоих слов, ваши дела весьма хреновы. У вас едва перешагнувшая рубеж совершеннолетия дурочка, перепуганный лавочник, сын хозяина — малолетка, к тому же заинтересованное лицо. Обвинение базируется в основном на свидетельских показаниях. Связь между, как ты говоришь, бурдой в аптеке и конкретным изготовителем — недоказуема. При ушлом адвокате дело рассыплется в суде, подозрения переведут на хозяина аптеки.
– Не рассыплется. Будет вилять задницей, сделаю запрос на Веритасерум.
– Судья Боунс не даст разрешения.
– Сьюзен? Даст. Мы при обыске его берлоги такое найдем, что не сможет не дать.
– Что значит «найдем при обыске»?
Рон смотрел на нее, как тролль на третьекурсницу с Хаффлпаффа.
– То и значит, — буркнул аврор и вышел с кухни.
– Рон! — взвизгнула Гермиона. — Ты совсем краев не видишь уже? Улики — это не блевотные пастилки, их нельзя просто взять и подбросить! Вы судью подставите! Есть же правила! — Мысль о том, что, вероятно, может произойти со Сьюзен Боунс при таком раскладе, едва не заставила выдать содержимое желудка фонтаном наружу.
– Ой, кто бы говорил, ваша честь! — Рона уже несло, как после молока с селедкой.
– Да, и мне эта честь дорога, из-за твоих сомнительных методов меня статуса могут лишить, кретин! Ты не просто аврор, ты мой муж!
– Не дрейфь, я закон не хуже твоего знаю, а что касается уголовной практики, так и получше. Не забывай, жена, я в Аврорате капитаном стал, когда ты еще в помощниках мантию протирала. И пока ты свои лягушачьи бумажки из стопки в стопку перекладывала, я людей под проклятия посылал. И не позволю, чтобы бессовестные ублюдки небо коптили. Вот так я понимаю слово «честь», уважаемый суд!
Гермиона трижды хлопнула в ладоши, Рон хлопнул дверью.
Хозяйственники в Министерстве хорошо провели время в коллективном отпуске, думала Гермиона, разглядывая за окном натуру, достойную кисти Уильяма Тернера. С утра накрапывал дождь, погода вполне могла разгуляться к обеду, но не настолько, чтобы лондонские улицы сменила средиземноморская лазурь.
– Госпожа судья. — Вихрастая голова Девона возникла в дверном проеме. Целиком пересечь красную линию порога ясноглазый помощник не решился. — Там ваш муж пришел. Говорит, что по делу.
Так-так. Над всей Испанией безоблачное небо…
– Я сейчас выйду. Спасибо, мистер Мюррей.
Кабинет у Гермионы был узкий и длинный, как пищевод василиска. Все кабинеты судей были похожи, менялись только форма окна и расположение двери — справа или слева в конце длинной стены. В любом случае входящий не мог сходу направить палочку на судью, ему сначала надо было повернуться. Разумно с точки зрения безопасности.
Пока Гермиона шла, до нее доносился спор помощника и мужа.
Рон нависал над Девоном, упирая мощные, поросшие рыжеватыми волосками кулаки в стол, и сопел. Ее помощник деловито строчил что-то на пергаменте, невозмутимо обмакивая перо в чернильницу.
– Мистер Мюррей, вас не затруднит принести мне апельсиновый сок?
Девон моментально сообразил, что на самом деле от него требуется.
– Если вам не очень срочно, госпожа судья, я бы сначала пообедал, а на обратном пути принес сок, — произнес он, натягивая пальто и обшаривая карманы на предмет мелочи и пропускного жетона.
– Не срочно. Вам хватит сорока минут?
– Конечно.
Девон стянул с верхней полки шарф, заправил волшебную палочку в нарукавный чехол и исчез из кабинета, аккуратно прикрыв дверь.
– Сорок минут, значит… Что, так и будешь держать меня в передней, словно лавочника?
– Не выдумывай, Рон, — ответила Гермиона, опускаясь в одно из кресел, предназначенных для посетителей. — Ты прекрасно знаешь, что тебя в кабинет любого судьи пустят, только если этот кабинет станет местом преступления.
– Ты могла бы сделать для меня исключение, — начал он привычно.
– Нет, не могла бы, — отрезала Гермиона. Ее эти разговоры достали еще с момента назначения. — Ты за этим сюда пришел?
– Нет. Но тебе же хуже. Ты настроила против моих парней Боунс, так? — Рон оперся о подлокотники ее кресла, согнувшись почти пополам. Он был высоким мужчиной к тому злость добавляла мощи и к без того грузному телу, но Гермиона не собиралась пугаться или оправдываться. Поняв, что психологического перевеса не получилось, муж отступил и сменил тон, пытаясь теперь давить на ее порядочность. — Это не по правилам. Мы же договаривались, Герм, что все, что скажем друг другу в стенах дома, — строго между нами.
– Я не нарушала конфиденциальности нашей беседы, Рон. Никогда. — Чаще всего аргументы, высказанные тихим и спокойным голосом, доходили до мужа с первого раза. — С чего ты решил, что я настроила против вас судью Боунс?
– С того, судья Уизли, — передразнил ее муж, — что она отказала нам в запросе на Веритасерум! — Он кинул в нее свитком, на котором светилась серебряная печать. — Читай, наслаждайся. Теперь прижать этих двух сволочей станет действительно очень непросто.
Гермиона пробежала глазами определение, хмыкнула, пожала плечами.
– А чего ты ждал? Английским же языком сказано, — она ткнула пальцем в соответствующий абзац, — твои авроры криво оформили изъятие при обыске, с нарушениями. Для приобщения к материалам дела некритично, но для Веритасерума — очень. Я говорила, что правила надо соблюдать. Даже тебе.
– Боунс ни за что бы не уперлась из-за такой фигни, если бы ей кто-то не напел в уши!
– Сьюзен Боунс — судья, Рон. Читай по губам: су-дья! Она руководствуется Законом и Внутренним Убеждением. И к любому вокализу абсолютно глуха. Смотри кодекс и комментарии. Вы накосячили, судья из-за ваших косяков подставляться не будет. Пункт такой-то статьи такой-то, адаптированная редакция для Аврората.
– Вы здесь все… — Лицо мужа налилось красным, на губах запузырилась слюна.
– Ну, договаривай.
Рон выхватил из ее рук пергамент, попытался дернуть ручку двери. Та предсказуемо не поддалась. Он в бешенстве обернулся и выплюнул:
– Суки вы все. Вам на людей плевать. Этот гад должен сидеть в тюрьме.
– Должен — будет. — Гермиона наклонилась над столом, что-то быстро черкая на обрывке черновика. — Вот, — она протянула ему короткий перечень, — если я правильно помню, то из двадцати девяти компонентов приворотного на крови эти первые четыре никогда не используются в лекарственных зельях. Аптекарь не стал бы их заказывать, в аптеке их вообще быть не должно. Насчет пятого — он в списке «В». Ничего запрещенного, абсолютно легальный ингредиент, но всех покупателей продавец заносит в реестр. Традиция. Вряд ли твой недозельевар брал вересковый мед в самом Эдинбурге, скорее всего, в одной из трех кондитерских лавок на Диагоне. Представьте доказательства по всем пяти компонентам, у вас будет косвенная улика для суда.
– На хрена нам косвенная? Признание — вот лучшее доказательство.
– Совокупность и полнота, Рон. Под напором косвенных улик твой обвиняемый подмахнет признательные показания без всякого Веритасерума. Даже ушлый адвокат понимает, что чем больше с вашей стороны бумаг, тем меньше окошко камеры для его подзащитного. А с чистосердечным и раскаянием он отделается исправработами на длительный срок. Кровь у потерпевшей взяли без насилия? Бакалейщику впаяют немаленький штраф, а если обвинитель будет достаточно красноречив, то и обратимую кастрацию на пару лет. Ему за шестьдесят уже? Вот, как раз до климакса и хватит.
– Ты так говоришь, будто сама процесс вела или приговор читала.
Гермиона пожала плечами. Квалификация преступления понятна, вилка по наказанию известна: от сих до сих. Сьюзен нетороплива, вдумчива и обстоятельна. Если не будет вопроса по материалам, адвокату можно хоть соловьем петь, хоть выпью ухать, сядут все. Девочку жалко, конечно, но это уже работа колдомедиков. Рон и Сьюзен тут абсолютно ни при чем. Как и Гермиона.
– Мы здесь все, Рон, делаем одно дело. Судья аврору не вервольф. Если бы ты вчера так не спешил оставить за собой последнее слово, не пришлось бы сегодня позориться перед Сьюзен.
– Ну, знаешь…
– Знаю. Представь, знаю. А теперь оставь мой кабинет, пожалуйста, тебе вроде как есть, чем заняться.
На этот раз дверь легко поддалась, но прежде, чем шагнуть за порог, Рон обернулся и бухнул:
– Это не жизнь, Герм. Я так больше не могу. — Его слова эхом отразились от стен коридора.
– Пока останется хоть капля сил, Рон.
Гермиона не видела смысла подниматься, чтобы проводить мужа. Не маленький, сюда дорогу нашел, на обратном пути тоже не заплутает. Обеденный перерыв был для всех, не только для помощников, но выходить к коллегам не хотелось абсолютно, особенно если предположить, что последние слова Рона слышала не только она. Поэтому Гермиона предпочла просто посидеть с чашкой чая и горсточкой крекеров. Тем более что уже некоторое время еду в себя приходилось буквально запихивать. Аппетита не было совершенно.
«Пока останется хоть капля сил». Эту фразу они включили в свои брачные клятвы. Эту же фразу Рон отчеканил, принимая присягу, о чем Гермиона знала. И эту же фразу произносила Гермиона, проходя через Ритуал посвящения в судьи, о чем Рон даже не подозревал.
Когда-то она находила эти совпадения волшебно логичными. Это так правильно, так естественно, когда сплетается воедино семейная жизнь и служение обществу. Пусть со стороны это могло показаться пафосным, но со стороны на это никто и не смотрел. Это был их общий секрет, в котором, как в потайном отделении, пряталась ее личная, магическая тайна. И когда она только получила назначение, многозначность клятвы раскрылась перед ней во всей полноте. Судья Гермиона Уизли выходила в Процесс как на битву, ее оружием были профессиональная подготовка, личный опыт и жажда справедливости, а щитом — семья. Противниками — ложь и корысть. Она чувствовала себя девой-воительницей, за спиной расправлялись крылья, у ног пресмыкались пороки, одетые в шкуру пристойности. Она сдирала эти шкуры, и бесполезны были уловки, используемые обеими сторонами, бессмысленны обманные ходы. В какой-то упоительно торжественный момент на нее снисходила прозрачная, почти болезненная ясность, и рождалось оно. Решение. Она не обладала истиной. Истина снисходила до нее, и всего-то нужно было облечь эту истину в язык юридических терминов. Последнее давалось невероятными усилиями. Она еще не сталкивалась с такими случаями — их за семь лет практики было всего четыре: три в уголовном и одно в семейном праве, — когда судья выходил на Большой состав Визенгамота и утверждал, что в рамках существующего законодательства он не может вынести Решение, так как оно в существенной части будет противоречить Закону. И тогда, после долгих и муторных разбирательств, Закон меняли.
Кто это стучит? Девон был невероятно пунктуален, не могла же она промедитировать все полчаса с момента ухода Рона. Нет, чай еще горячий.
– Войдите!
– Как полет, валькирия? — Гестия Кэрроу потянулась за крекером.
– Полет нормальный. Чай, кофе?
– Не танцую. Это не из твоего кабинета сейчас рыжее торнадо вылетело?
– Тайфун с ласковым именем Рон? Из моего.
Слизеринка присела на спинку кресла и сделала куртуазный жест, который Гермиона опознала как активацию чар Неслышимости.
– Говорю один раз. Больше повторять не буду. Потому что уважаю тебя как коллегу, но терпеть не могу как всезнайку. Ты знаешь, в какой отрасли права я практикую. Когда тебе понадобится бракоразводный процесс с большой буквы П, подавайся ко мне. Молчи. Я не оговорилась со словом «когда». Мне жаль, но это вопрос времени. Больше всего на свете я ценю семью — не семейные узы, гриффиндорка, а семью. Время этой твоей семьи на исходе. Будь осторожна.
Вот так, без реверансов и вступлений.
Гермиона согнулась в кресле, как от удара в живот. Гестия была невероятно заносчивой, но — лучшей из трех в составе семейного права. И сейчас она ясно дала понять, почему. Все судьи, проходя через Ритуал, могли работать в Процессе, но не все сохраняли эту способность. Стоило один раз пойти на крохотный компромисс с совестью, проявить вполне человеческую небрежность или элементарно уступить банальной лени, как тебя вышибало из Процесса волшебным пенделем. Никто из вылетевших, по слухам, больше не рисковал возвращаться. Именно по слухам. Никто не сознался, а проверить, кто председательствует — просто судья или Судья, невозможно никак.
Последние две недели она постоянно прокручивала в голове всю свою практику. Нет, она ни разу не пренебрегла служебными обязанностями. Как запойный нюхлер, зарывалась в поисках золотой крупицы правды среди шлаковых гор фактов. Озарение само по себе не придет, только на благодатную, удобренную потом и слезами почву. И ощущения в Процессе почти не изменились, стали, может, чуть привычнее. А вот после…
Когда Гермиона выбрала специализацией экономические споры, она объяснила свой выбор мужу тем, что не хочет подозрений в конфликте интересов. Не хочет бросать тень на его работу. Он согласился, но с тех пор охладел к ней как к женщине. И лишь когда она получила назначение и прошла Ритуал, муж необычайно вдохновился, но вдохновение это приобрело какую-то сомнительную форму. Если быть максимально искренней и честной с самой собой, то нужно сказать, что их брачные отношения перестали быть отношениями мужчины и женщины, а стали отношениями аврора и судьи. И если уж быть совсем циничной, то в ее доме аврор командовал и имел судью.
Рон пришел с работы раньше, поняла Гермиона, подходя к порогу. Это не означало ровным счетом ничего. Ничего хорошего, точнее. Не будет у нее времени только на себя. А ей так нужно побыть одной и подумать. Имя у Кэрроу все-таки не Кассандра. И то, что у Гестии сработало чутье, это, конечно, тревожный, очень тревожный симптом, но не диагноз. Как-то же такие проблемы решаются? Разводы в магическом мире — редкость, чаще всего это в смешанных семьях, где один из супругов маггл. А маги могут разъехаться, даже завести интрижку на стороне, но вот чтобы так, резать, не дожидаясь перитонита? Может, им действительно стоит пожить отдельно? Да, пожалуй, это и надо Рону предложить. Она может на время съехать на служебную площадь. Дом потом, правда, будет проще отремонтировать, чем прибрать, но это решаемо. И мебель сменить, и обои новые…
Муж встретил ее в дверях, помог снять пальто, сам повесил его на плечики. Пока Гермиона обретала утраченный от такой любезности дар речи, Рон пошел в лобовую атаку: метнулся на кухню и вынес оттуда невероятных размеров букет, благоухающий, как целая оранжерея:
– С наступающим тебя днем рождения. — Он протянул ей цветы, явно наслаждаясь произведенным эффектом.
– Они… — Дар речи, похоже, восстанавливаться не спешил.
– Да, они классные, знаю, — затараторил муж, — возьми уже их, в конце концов. А то я стою, как идиот, посреди коридора, а у нас вообще-то ужин стынет.
– Ужин? — Она вполне готова была услышать «у нас в гостиной стынет труп» — вот это было в стиле Рона Уизли.
– Конечно, ужин, одними цветами ты сыта не будешь. Иди, мой руки, или что ты там считаешь нужным сделать, и приходи.
Гермиона поспешила в ванную почти в панике прямо с букетом. Мерлин, кто этот любезный, заботливый и внимательный джентльмен и куда он дел Рона Уизли, ее мужа? Вот именно! Что-то здесь не так. Цветы эти, ужин. Постоянная бдительность! Спасибо, Грюм, за науку. Либо у нее приступ паранойи, либо Рону где-то что-то подсыпали в чай. И она очень хочет узнать, что же это за волшебный порошок.
– Ты там скоро? Подогревающие чары портят вкус блюда!
Гермиона махнула щеткой, пригладив непослушные, вечно лезущие из прически пряди, пощипала себя за щеки в надежде вызвать хоть какой-то румянец на бледном лице и вышла навстречу мужу, улыбаясь. Что бы там ни было, он не забыл! Даже поторопился на день. И она будет наслаждаться ужином, обществом мужа и не будет думать о проблемах. Не сегодня! Завтра — возможно, но не сегодня.
На столе горели самые настоящие свечи, в шандалах, которые она не доставала с прошлого Рождества и, если честно, не вспомнила бы, куда убрала. Блюдо в тарелке выглядело невероятно аппетитно и пахло соответствующе.
– Баранина? — переспросила Гермиона, не вполне доверяя обонянию.
– Да, у тебя с брокколи и грибами, у меня по-каталонски, хочешь попробовать кусочек? — Он наколол на вилку уже отрезанную часть рулета и поднес кусок прямо к ее губам. Гермиона послушно, как маленькая девочка, открыла рот и аккуратно сняла губами предложенное лакомство. Баранина была превосходна.
– М-м, какой интересный вкус. Лимон, а еще что?
– Понятия не имею, я польстился на то, что это мясной рулет. — Рон орудовал ножом и вилкой с энтузиазмом канадского лесоруба. — В мясе, я считаю, самое вкусное — это мясо. Ой, вино же…
Он подскочил и огляделся, бутылка с вином стояла на каминной полке с воткнутым прямо в пробку штопором. Резкий взмах палочки, и бутылка прыгнула в руки, словно квоффл. Рон нажал на ручки штопора, медленно вытянул пробку и произнес разочарованно:
– Ну вот, надо было дать ему подышать…
– Да пустяки, налей немного в бокал. Мне определенно нужно чего-нибудь выпить.
Рассматривая на просвет рубиновую жидкость и наблюдая за мужем сквозь искажающую поверхность пузатого бокала, Гермиона чувствовала себя, словно покачивающаяся на волнах лодочка. Ни весел не надо, ни паруса. Просто плыть, а даже и плыть не обязательно…
– Ты слышишь меня вообще, эй?
– Прости, Рон, ушла в себя, хотелось придумать какие-то слова, чтобы ты понял, насколько я… — Она замолчала, подыскивая нужные определения, но все они казались неточными, совершенно не отражающими глубину ее шока. Ну не говорить же мужу дежурные благодарности, цитируя министерские указы! Она подумала, что сейчас впору заплакать, но слезы умиления почему-то не спешили наворачиваться на глаза. Что-то смущало и тревожило. — Так что ты говорил перед тем, как меня унесло?
– Повторяю для вернувшейся тебя еще раз. Я не обещаю устраивать такие праздники каждый вечер, не обещаю это делать даже регулярно, но постараюсь чаще, чем два раза в году. Я хочу, чтобы у нас все было хорошо.
– Я тоже, Рон. Я тоже хочу, чтобы у нас все было хорошо. — Она положила ладони поверх его руки. — Мне кажется, что все это сон, чары, обман.
– Да нет тут никакого обмана! Уж к сорока-то годам я понял, что сделать счастливой женщину — это не ЖАБА на «превосходно» сдать: вкусная еда, вино, цветы и прочая романтика. Никакая это не высшая трасфигурация. Можно и расстараться. Не переломлюсь. Раз тебе это так важно. Раз без этого нельзя обойтись.
– Важно, конечно, но раньше как-то обходились.
– Само собой, обходились, и вот куда это нас привело.
Рон поднялся из-за стола, прихватив бокалы, и отправился к дивану, кивком приглашая последовать за собой.
Она присела рядом, откинувшись на спинку, муж обнял ее за плечи. Стало неуютно, рука у Рона была как бревно. Заныла шея. Ощущение близящейся грозы усилилось.
– Ты тоже это чувствуешь? — спросил он где-то над ее макушкой.
– Чувствую, я всегда чувствую. — Молния в ее голове уже сверкнула, сейчас должен грянуть гром.
– Тогда ты согласна со мной: тебе нужно уйти в отставку.
Он посмотрел как-то странно, будто это ему только что предложили спрыгнуть с Астрономической башни.
– Что? — не поверила своим ушам Гермиона. — Что значит «уйти в отставку»?
Рон вскочил с дивана, перешел к камину и начал мерять шагами пространство от стены до стены, попутно роняя короткие, жесткие требования:
– Хватит уже торчать на этой работе.
ЗПТ…
– Она из тебя скоро сделает законченную истеричку.
ВСКЛ!!!
– Я могу содержать семью даже без твоей судейской зарплаты.
ТЧК…
– Дети теперь в Хогвартсе, и я хочу, чтобы меня дома встречала любимая женщина, а не только ее кот.
– Ты хочешь сохранить семью, я тоже, но почему для того, чтобы сохранить семью, мне надо пожертвовать работой? Именно мне? — Сознание металось, как подстреленная птица, в поисках хоть какой-то логики в словах мужа и не находило ее.
– Ну, очевидно! Ты же женщина. Семья для тебя должна быть самым главным. А я мужчина. Для меня самое главное — делать важное и нужное дело, тогда и в семье все будет хорошо, и мне будет хорошо, и тебе со мной будет хорошо. — В голосе Рона звучала такая уверенность, будто он таблицу умножения зачитывал. Самое чудовищное, он был абсолютно искренен. — Чего тебе еще надобно? — Он развел руками в стороны, как актер на сцене. — Серенад под окном? Вот, смотри, я же сегодня сделал все, как ты хотела, я могу быть тем мужем, о котором ты мечтала.
Он не требовал, он даже не просил, он убеждал и ни минуты не сомневался в своей правоте. И слышать это было невыносимо.
– Разве тебя это все напрягает?
– Напрягает то, что нужно напрягаться. — Просительные интонации очень быстро сменились раздраженными. — Разве тебе не достаточно того, что я просто тебя люблю? Я же никуда в сторону за семнадцать лет даже не посмотрел. И не собираюсь смотреть.
– И что ты мне предлагаешь? Сесть дома, пироги печь и крестиком вышивать? — Абсурдность его предложения была настолько ошеломляющей, что Гермиона не находила логичных аргументов. Она понимала, что это шантаж чистой воды, но Рон не понимал. Он шел напролом, как пьяный Хагрид за елкой.
– Да почему сразу крестиком-то? Пиши там, исследования какие-нибудь проводи. А самое правильное — роди еще одного ребенка. Занятий будет выше крыши. Как у всех людей.
– Я не «все люди», и раз уж ты спросил в кои-то веки, я отвечу, чего хочу.
– Это очевидно, разве нет? Ты хочешь быть со мной.
– Больше, Рон, я хочу гораздо больше. — Она произнесла это почти шепотом, понимая, что ранит его своими словами и сейчас последует неминуемый ответный удар.
– Ну чего там больше-то? Вы хотели справедливого суда для всех, а справедливости, я тебя удивлю, больше не стало! Как пакости творили, так и творят: воруют, изменяют, бьют и даже, не поверишь, убивают. И это все несмотря на наш суровый магический суд, самый справедливый суд в мире. Вы носитесь со своим статусом, а вас никто на самом деле не боится. — Он был убедителен в своем возмущении, аж слюной брызгал, тыкая в ее сторону пальцем.
– Задачи такой не стояло вообще-то. — Она откинулась на спинку дивана, положив ногу на ногу. Хотелось прикрыть глаза и пропустить мимо ушей очередную порцию мужниной истерики.
– Тогда вот нахрена это все? Нахрена это тебе? Какая, к дракклам, разница, кто сейчас Малфоя разденет: Гринготтс или кто-то еще? Все одно это нам с парнями зачищать его берлогу от всякого неликвидного дерьма. А я хочу, чтобы ты была подальше от гоблинов и темных магов и не рылась в их грязном белье. Если тебе нужна работа, я не против. Но, Гермиона, ради всех богов и героев, во имя чего ты там убиваешься? — Он опустился перед ней на колени, взял ее руку в свою, заглянул в глаза. — Кто там у тебя судится? Лавочники-торгаши за пригоршню золота? — В его голосе слышалась жалость пополам с брезгливостью, на которые он, пропади все пропадом, не имел ни малейшего права. — Да пусть они к лепреконам катятся с их жадностью. Тоже мне, споры о вселенской справедливости: вор у вора дубинку украл.
– Ты путаешь кислое с мягким, Рон. — Она все еще надеялась перевести этот спор в чисто умозрительный. — И чем торгаши хуже уголовников или драчливых мужей? Или скандальных жен? И напомню, если ты внезапно забыл или не в курсе: умник Уизли — тоже торгаш. Его помощники днюют и ночуют у нас в Департаменте, и только поэтому их еще не пустили по миру. Закон работает. Суд работает. И я в том числе работаю. Я прошла через Ритуал. Я судья.
– О да, конечно, ты же особенная. — Рон снова вскочил. — А мне вот уже где все эти особенности! — Чирканул ребром ладони по шее. — Меня достало, что я вечно как на трибуне, ни приврать, ни пукнуть. У тебя же глаза как два Черных озера, и сам я вечно как на допросе, а я мужчина, нам несвойственно наизнанку выворачиваться. Я хочу иметь свою тайную комнату в башке. Пусть там всякий хлам лежит, но это только мой хлам.
– Да не копаюсь я в твоей башке! — Гермиона взвилась с дивана, как кошка. — Очень надо! Мы женаты без малого двадцать лет! Все твои заходы, - она плюхнулась обратно, — я спинным мозгом чувствую.
– В общем, понятно, разговорами тут ничего не решить. — Он заметался по комнате, собирая какие-то мелочи, потом выскочил в коридор и уже от двери крикнул: — Тебе развлекалочки дороже семьи! Ну, посмотрим, что ты к понедельнику скажешь.
В этот раз никто не стал хлопать дверью. Рон просто ушел из дома. Гермиона осталась сидеть на диване, рассматривая танцующие языки пламени. Шок от сказанного мужем никак не проходил, его реплики ворочались в голове, словно жернова. И смысла в словах Рона она находила не больше, чем в скрипе мельничного колеса. Даже возмущаться сил не было. Начало клонить в сон, и она встала, собрала посуду и отправила в раковину. Бутылка вина так и осталась недопитой, она заткнула ее пробкой и переставила на каминную полку. Когда она добралась до постели, часы пробили полночь.
«С днем рождения, судья Уизли».
Жернова в ее голове перестали скрипеть, и Гермиона провалилась в забытье.
Утренние сборы прошли в какой-то не свойственной ей суете, все валилось из рук, хотя ночью она спала как убитая. К тому же во рту был какой-то мерзкий привкус, который не убирался ни заклинаниями, ни даже привезенной из Таиланда зубной пастой. Когда Гермиона поняла, что зубная щетка уже царапает десны до крови, плюнула в буквальном и переносном смысле на отвратительные ощущения и рванула на работу.
Заседаний сегодня не намечалось, но бумажных дел хватит до вечера, так что она шла по коридору быстро, всем видом показывая, что с поздравлениями можно обождать, однако никто не рвался ее поздравлять. Напротив, показалось, что ее немного сторонятся, даже избегают.
– С днем рождения, судья Уизли. — Девон протянул ей крохотный букетик ноготков в маленькой вазочке. — Вы сегодня допоздна работать будете или уйдете, как все нормальные люди, в шесть?
– Спасибо за поздравление, мистер Мюррей. День сегодня, увы, самый обычный, так что закончится он для нас тогда, когда мы сделаем все запланированное на сегодня. Так что раньше сядем, больше выпьем.
С этими словами Гермиона скользнула в свой кабинет, аккуратно прикрыв дверь. Только бы сейчас не начали ломиться всякие праздношатающиеся коллеги. Она надеялась целиком погрузиться в работу, чтобы не начать думать о вчерашнем скандале. В глубине души зрела нешуточная обида на мужа. До недавнего времени она легко и непринужденно находила оправдания его пренебрежительному отношению к ее работе. Рону сложно, на нем огромная ответственность, он многого не знает, она слишком агрессивно ведет себя дома. А сейчас Гермиона разозлилась, и это состояние боевого задора она хотела использовать для самого важного — лишний раз убедить себя в том, что дело ее нужное, полезное, а она в нем профессионал, каких больше нет. И кому-то придется с этим считаться уже, наконец! Шантаж, ультиматум, угрозы! Ха, да что он себе позволяет!
Через три часа, когда буквы и цифры в документах начали расплываться, а в животе заурчало, Гермиона могла не просто высказать все аргументы в защиту своей профессии — она готова была Рона прибить. Как в школе. Никто, она была уверена в этом, никто другой не разглядел бы в малфоевском деле того, что увидела она. Надо будет еще, конечно, все проверить, но чутье, то самое глубокое профессиональное чутье подсказывало, что господа по обе стороны барьера ведут свою игру нечисто. И делают это не в первый раз. У нее даже аппетит проснулся! Надо сделать перерыв, поесть, а потом продолжить с новыми силами разгребать эти Малфоевы конюшни.
Гермиона осторожно заглянула в приемную. Девон левитировал стопки дел, собирая документы для канцелярии. Она подождала, пока все погрузится в тележку, и негромко кашлянула.
– Не хотите сделать перерыв, мистер Мюррей? Я не завтракала, вы не откажетесь составить мне компанию за чаем с сендвичами?
– С удовольствием, госпожа судья, — Девон хитро, как нашкодивший мальчишка, улыбнулся, — но у меня есть встречное предложение. Не согласитесь ли вы присоединить к сендвичам вот эти пирожные?
С этими словами он извлек из тумбочки коробку нежно-бирюзового цвета и выставил ее на столик. Гермиона вдруг ощутила себя маленькой девочкой в ожидании настоящего чуда. Девон медленно приподнял крышку и отошел в сторону, наслаждаясь произведенным эффектом.
В коробке лежали эклеры.
– Я взял с заварным кремом.
– М-м-м, это же мои любимые! — Судья посмотрела на помощника с благодарностью.
– Еще раз с днем рождения.
Полчаса спустя, когда коробочка изрядно опустела, в дверь постучали.
– Очень кстати, — буркнула Гермиона, всерьез жалея, что так долго раздумывала над тем, съесть еще один эклер или поберечь талию.
– Войти-то можно? — Голос за дверью принадлежал Гарри Поттеру, поэтому вопрос был риторическим. Ответ — таким же.
– Сикль за вход, галлеон за выход!
Девон распахнул дверь, главный аврор всея Британии переступил порог и шутливо поклонился.
– Приветствую высокое собрание. М-м-м, плюшками балуетесь?
Девон отлевитировал третью чайную пару, оглядываясь в поисках свободного стула. Не найдя такого, со вздохом трансфигурировал собственное пальто в табурет.
– Присаживайтесь, мистер Поттер.
Трансфигурация у Девона получалась не всегда, вот и сейчас табурет оказался покрытым мелким ворсом, щетинки которого возмущенно топорщились, а ножки выгибались. Гарри Поттер смотрел на этот гибрид ужа с ежом с явным сомнением.
– Спасибо, я постою. Кстати, мистер Мюррей, меня здесь нет. — Девон понимающе кивнул.
– Судьи Уизли тоже здесь нет. — Гермиона поднялась со своего места, прихватила коробочку с пирожными и направилась к двери в свой кабинет. Гарри проследовал за ней, и уже на пороге, не оборачиваясь, добавил:
– Кстати, вас здесь тоже нет.
Гермиона обернулась, чтобы увидеть, как табурет снова превращается в пальто, а Девон выходит из кабинета, не осмеливаясь нарушить прямой приказ Гарри Поттера.
– Хороший он у тебя, только нервный какой-то. — Гарри застыл посреди кабинета, оглядываясь по сторонам, пока Гермиона соображала, где бы накрыть для продолжения банкета. Долго Гарри не задержится, но оставить его стоять было бы неуместно.
Незанятая вешалка в углу выручила ее, как обычно, превратившись в крохотный столик на высокой ножке и вполне удобный венский стул.
– В ногах правды нет.
– Нет ее и между. — Гарри меж тем не спешил воспользоваться предложением и занять стул. — Знаешь, что самое сложное в моем деле? — Вопрос задавался неоднократно, и ответ каждый раз был новым и неожиданным.
– Нет, что на этот раз?
Гарри распахнул полы мантии, улыбаясь при этом от уха до уха. На подкладку, словно у контрабандиста или мошенника-аптекаря, было нашито множество кармашков. В каждом из них торчало по бутылочному горлышку.
– Сохранять серьезный вид и не греметь при этом стеклотарой. — Поттер наконец захихикал. — Да вынимай ты уже свои подарки, Гермиона!
– Ну надо же! — Она завозилась, вытаскивая темные пузырьки замысловатой формы. — И куда я теперь это спрячу? Ой, спасибо, это же…
– Да-да, набрал всякого, и куда ты это теперь спрячешь и с кем выпьешь — меня не касается! Мое дело — поздравить и одарить! А не следить за твоим моральным обликом.
Гермиона вытащила последнюю, десятую по счету бутылку с крафтовым пивом и оглядела вплотную заставленный столик.
– Теперь пироженки ставить некуда…
– Как некуда? Давай сюда! — Гарри забрал коробочку и пристроил ее к себе на колени. — Смотри, как удобно, к тому же это ненадолго, — заверил он подругу и откусил половинку первого из четырех оставшихся эклеров.
– Чая, так понимаю, тебе не предлагать?
– Нет. Чаю я и дома попью. — Гарри перестал улыбаться, откашлялся и продолжил, глядя на нее, как щенок, ожидающий пинка: — Рон был у нас вечером, Гермиона. Уже совсем поздно вечером. Видимо, из вашего дома он аппарировал к маме, но Молли выставила его сразу, как только он сказал ей то, что сказал мне.
– И что он сказал?
Взгляд Гарри сделался колючим, а голос неожиданно натянутым.
– А сама-то как считаешь?
– Мы не на экзамене, Гарри. — Гермиона недоумевала. Они ссорились с Роном не чаще и не реже других семейных пар. И несколько раз весьма феерично. Гарри при этом всегда старался держаться по возможности в стороне, ждал, пока они сами разберутся. И у обоих его друзей не было привычки использовать Поттера как сову. — Если в этот раз Рон был излишне эмоционален, то ты же его знаешь. Он всегда так реагирует на ссоры. Ну, сказал он про меня что-то неласковое. Молли этого очень не любит, а ты его начальник только в этих стенах, вот он и распустил язык. В любом случае это не сильно отличается от того, что я про него иногда думаю. Самое мягкое слово — «дубина».
– Видимо, ты не знаешь…
Поттер вскочил со стула и зашагал по комнате, все еще держа коробку с пирожными в руках. У Гермионы почему-то возникла мысль, что Гарри ищет место, где бы спрятаться, и вообще пребывает в состоянии, близком к панике. Когда он поднял на нее глаза, ей стало дурно. Теперь он смотрел на нее как на Клювокрыла в день казни.
– Он не ругался на тебя. Он подал на развод, Гермиона.
– Быть того не может… Мне бы сообщили… Я…
– В понедельник ты получишь сову, я думаю. Но сейчас речь не об этом. Мне очень неловко об этом говорить, но я ничем не могу помочь. Рон пожалеет об этом, я уверен. Мерлинова задница, я заставлю его пожалеть, но сейчас он совершенно невменяем. И думаю, даже если Молли его выставит из дома еще раз, он не образумится. У тебя есть время до понедельника, чтобы обдумать свои действия. Если хочешь, приходи сегодня к нам с Джинни, и, если хочешь, мы ни словом не обмолвимся о происходящем. Извини еще раз, но я давно не чувствовал себя настолько беспомощным дебилом.
– Со времен поиска крестражей, я думаю.
– Да, с тех самых времен. Но сейчас все несколько иначе.
– Да, Гарри, все сильно изменилось. Спасибо, я подумаю. — Она направилась к выходу, друг последовал за ней. Уже в коридоре Гермиона произнесла, ни к кому конкретно не обращаясь: — Мне срочно нужно в библиотеку.
Вечером, ожидая визита обоих приглашенных Поттеров, Гермиона обходила гостиную по кругу, переставляя вещи с места на место. Почему она так спокойна? Почему не переживает, не паникует, не бьет посуду, не валяется в рыданиях на диване, в конце концов? Мельничные жернова по-прежнему со скрипом проворачивались в голове, но сейчас они, казалось, перемалывали предыдущие пятнадцать лет жизни, и ее это совершенно не волновало. Хватило пары часов поиска в архиве и библиотеке, чтобы найти ответы на интересующие вопросы. Она знала, что будет дальше, и так же знала, что рационального, законного и разумного выхода из создавшегося положения не существует. Да, Рон мог с ней развестись. Более того, развод мог оставить ее в крайне шатком положении. Пока она точно не знала причины, по которой он потребовал расторжения брака, но догадывалась, что это будет за причина. В любом случае, поскольку это не измена с его стороны и не угроза жизни и здоровью ее или их детей, с ней обойдутся строго по Закону. Дети — мужу, дом, как место их проживания, — тоже. Бывшей жене — часть общих средств и личные вещи. В худшем случае. А лучшего она не могла себе представить. Не было его. Впрочем, оставалась слабая надежда на Гестию, хотя какие тут надежды, когда речь идет о Законе. Общего бизнеса у них нет, так что тут все очевидно. Ценностей особых в браке они не нажили. У нее из драгоценностей — только обручальное кольцо. Так что имущество делить смысла нет. Не пилить же шкафы и диван? Да и куда она с ними? Куда она теперь вообще? Статус ей приостановят на месяц, затем, если она не выйдет снова замуж, внезапно и скоропалительно, отправят в отставку. А в отставке, чтобы сохранить содержание, она может заниматься только преподаванием и научной работой. Все. И кто это, интересно, возьмет в преподаватели судью-разведенку-магглорожденную?
В общем, Статут явно не предусматривал того, что кто-то захочет развестись с судьей. Интересно, почему?
Нет, с голоду она не умрет и даже бедствовать не будет. Только вот дела, настоящего Дела, ей не видать теперь, как Малфою павлинов. А она двадцать лет положила на то, чтобы заниматься именно Делом. И самый близкий человек у нее это забирает. Хотя какой он теперь, нахуй, родной и близкий?
– Почему он так со мной? За что? — Гермиона произнесла это вслух, и ей ответили из-за спины.
– Потому что мой брат — кретин! Мерлин, лучше бы его мама девочкой родила, хотя бы не так стыдно было за его вечные истерики! — Джинни отряхнула брюки, хотя пыли в камине отродясь не водилось. — С днем рождения, дорогая. — Рыжая золовка крепко, как и положено спортсменке, обняла Гермиону. — Гарри будет с минуты на минуту, я пока налью тебе чего-нибудь. Ты как вообще?
– Я даже не знаю. — Гермиона присела на краешек дивана, освобождая территорию возле бара. Стройная, но крепкая миссис Поттер, когда волновалась, занимала не просто много места — она занимала все свободное место, и остальным желательно было не попадаться у нее на пути. Снесет, расстроится, еще больше начнет волноваться. — А как должна?
– Ничего ты никому не должна. — Джинни наконец разобралась с бутылками и стаканами. Плеснула себе содовой, а Гермионе налила коньяку и решительно, как лекарство капризному ребенку, протянула ей бокал. — У Рона крыша на почве чувства собственной значимости уехала. Он вчера, конечно, распинался о том, как пытался до тебя достучаться, а ты его стараний не оценила, но это он пусть судье расскажет. — Убедившись, что невестка пригубила коньяк, Джинни ужалась до размеров обычной женщины и тоже присела на диван. — Мерлин и Моргана, позор-то какой! Как он мог так поступить с нашей семьей!
– Прости, мне казалось, что он как-то неправильно поступает с нашей семьей! — Иногда Гермионе хотелось встряхнуть Джинни Поттер, а то и крепко приложить Конфундусом. Но такой была Джинни: даже если ее слова казались жесткими и резкими, лицемерить или обходить острые углы жена Гарри Поттера не могла совершенно. С годами эта ее особенность только прогрессировала.
– Да, конечно, а я о чем? Разве мы не одна семья? — Джинни смотрела на нее, искренне недоумевая.
Гермионе стало стыдно. Она никогда не считала свою семью частью клана Уизли, но предпочитала об этом помалкивать. Конечно, Джинни, даже сменив фамилию на Поттер, не начала думать о своих братьях как о чужих людях или просто близких родственниках. Они оставались ее семьей, как и их жены, как и все их дети.
– Он не с тобой разводится, а со мной. Я это имела в виду.
– Да, прости, это я по тупости. Чего ты хочешь от ударенной бладжером? — Еще одним достоинством Джинни Поттер была жесткая самоирония. — На самом деле это все от бессилия и… даже не знаю… Чувства вины. Как мы могли проморгать с Гарри такое?!
– Вы? Я! — Гермиону это начало даже забавлять. Она только надеялась, что забава не перерастет в истерику.
– Ой, ты у нас известный оптимист в плане оценки Роновых задвигов. Даже у мамы заканчиваются оправдания раньше, чем у тебя. Но Гарри! Уж кто иллюзий не питает в отношении людей, так это мой муж.
– Да, темней всего под пламенем свечи. — Гарри вышел из камина и направился к женщинам. Алкоголь он практически не употреблял, поддерживая спортивный режим вместе с женой, так что бар на пути был им проигнорирован. — Мы действительно не могли предположить, что все так запущено. Ты, конечно, никогда не жалуешься, но я-то мог понять, что Рыжего несет. Я, дурак, все на работу грешил. У меня тут чуйка, понимаешь, сработала. Я тихонько, не напрягая внимания, попросил присмотреться к охране Судейского корпуса, беспокоюсь я тут за кое-кого, понимаешь, и просил я не Рона. Он же мне за последний месяц весь мозг вынес. Рон почему-то уверен, что твоя работа тебя губит, а ты не хочешь этого замечать.
– И ему не остается другого выхода, кроме как развестись со мной, чтобы я, наконец, заметила. Так вот, можешь ему передать при случае, хотя я не настаиваю, что я заметила, – в горле стоял ком, голос осип, а глоток коньяка не спас положение. – Я вообще давно много чего замечать начала, только говорить об этом не хотела. Будете смеяться, друзья, стыдно было признаться даже самой себе, - в горле стоял ком, голос осип, а глоток коньяка не спас положение.
Джинни попыталась остановить ее тираду, приобнимая подругу за плечи, но Гермиона вырвалась и отошла к бару.
Пока она там перебирала бутылки, миссис Поттер наклонилась к мужу и тихонько прошептала.
– Полагаю, нам предстоит услышать поток обвинений в адрес Рона от оскорбленной и разгневанной Гермионы. Гермиону в гневе бояться даже драконы Чарли, как говорит сам Чарли.
Гарри накрыл ладонь супруги рукой, давая понять, что придется потерпеть. Джинни в таких вопросах доверяла мужу безоговорочно, но на всякий случай наполнила бокал с водой до краев.
Гермиона меж тем набрала в грудь воздуха, и ее понесло.
– Мне стыдно признаться в том, что мужа у меня нет. И давно. Есть отец моих детей и сожитель в этом доме. Не буду сейчас утверждать, что это только вина Рона. Мне, если честно, плевать, даже если это целиком моя вина. Есть факт. Пока я выполняю функции матери, домохозяйки, сопровождающей персоны для нашей звезды, все охуенно. Про то, что у нас в спальне происходит, я помолчу, поберегу вашу нервную систему, но там тоже все… функционально. Как только речь заходит о моих потребностях, интересах, желаниях, Рону становиться скучно, неуютно, наплевать или это его бесит. Все в моей жизни, что не сосредоточено на нем или семье, его напрягает. И напрягается он громко! Я заебалась это игнорировать, меня до печенок воротит от постоянных компромиссов. Знаете, он разводится? Да скатертью дорога, похуй уже! Только если он думает, что я буду сопли на кулак мотать или в ногах у него валяться, пусть не рассчитывает. Судья должна быть замужем? Значит, я выйду замуж. За первого встречного, за дементора, если больше никто не согласится. Он решил поставить меня раком перед всеми с задранным подолом? Ну так пусть потом не жалуется. Может, работа меня и гробит. Но безделье меня угробит в сто раз быстрее, и Рон это прекрасно знает, так что хреновый из него стратег. Жизнь — это не шахматы. Можете и это ему тоже передать.
– Круто, — Джинни залпом выпила стакан с водой, — а теперь, по случаю пятницы и твоего дня рождения, я предлагаю всем напиться. Рон и режим могут идти нахуй. Извини, Гарри, но ты сегодня понесешь меня домой.
За выходные не пришло никаких известий. Рон не появлялся ни дома, ни в Норе, ни у Поттеров. Гермиона не разыскивала его, потому что Гарри ей сказал, что где бы Рон ни находился, с ним все в порядке. Есть, мол, точный способ это установить. Она даже начала всерьез рассчитывать, что муж одумается, отзовет исковое о разводе и через какое-то время вернется как ни в чем не бывало. Эта мысль странным образом одновременно успокаивала и расстраивала Гермиону. После того как она высказала давно накопившиеся соображения по поводу их брака, да еще вслух, да еще Поттерам, возвращать все на круги своя не хотелось. Хотелось такого же откровенного разговора с Роном, пусть и без обсценной лексики. Но в то же время она прекрасно понимала, что не будет никакого разговора. Рон никогда не был заинтересован в выяснении отношений. Он мог вспылить, нахамить, довести ее до крика и слез, хоть и крайне редко, но сесть, обсудить происходящее с ними — это увольте. Обычной его тактикой было «само рассосется». Чаще всего так и случалось, но не в этот раз. Возможно, он даже понял, что истинный мотив его семейного демарша в суде может выглядеть очень бледно, если не криминально. По сути это шантаж и давление на судью с целью помешать ей выполнять свои обязанности, так что развод может пойти совсем не по тому сценарию, который проигрывал Рон. Даже если это будет Гестия, или, возможно, именно потому, что это будет именно Гестия, не видать ему развода ближайшие несколько месяцев. А там Гермиона что-нибудь обязательно придумает. Нет, как раньше уже не будет. Чашка не просто треснула, она разлетелась вдребезги, и склеивать тут нечего, но если нет другого способа сохранить работу, значит, она будет сохранять видимость семьи.
В понедельник, однако, ей прилетело. Одно письмо, отправленное за час до полуночи в пятницу, — исковое заявление от Рона. Он требовал развода по причине «неисполнения женой супружеских обязанностей». Второе — определение о принятии к производству искового заявления о разводе от судьи Кэрроу. Ей дали три дня до заседания на подготовку. Ни вызывать свидетелей, ни опровергать доводы истца Гермиона не собиралась. Она знала, что проиграет. Красивая фраза «любить друг друга, пока останется хоть капля сил» была одним из условий договора. А сил любить мужа у нее как раз и не осталось. Закончились силы.