Последняя победа

by Pearl_leaf, WTF OECrossovers 2025 (OeCrossovers)

Summary:

И лишь двух условий еще недоставало Франциску, чтобы почувствовать себя победителем в полной мере.

Notes:

Графичная жестокая смерть пятилетнего ребенка и нескольких других человек в кадре.
Evil!Франциск Оллар.
Изменено время гибели Рамиро Алвы относительно взятия Кабитэлы, ну и вообще canon divergence как оно есть.
ООС и АТГ всех.

С текстом второго канона («Вересковый мед», баллада Р.Л. Стивенсона в переводе С.Я. Маршака) можно ознакомиться по ссылке (337 слов).

Спасибо Десколаде за идею кроссовера и команде за поддержку.

Над Кабитэлой, городом, что летописцы позже переименуют в Олларию по приказу своего короля, развевались непривычные знамена. Статный воин играючи пронзал мечом свернувшуюся у его ног чешуйчатую тварь. Не всякий льстец взялся бы без подсказки угадать в нем плотно сложенного мужчину, которого по углам шепотом по-прежнему клеймили Марагонским Бастардом, — Франциск Оллар взял свою победу и свою — теперь свою! — страну на острие клинка и глядел тем самым драконом, готовясь цепко удержать добычу — не в пример поверженным врагам.

Полнилось радостью мрачное сердце Франциска. Древнейшие роды признали его власть и склонились перед ним. Каблуки его сапог выбивали дробь из древних плит старинного замка Раканов. Прекраснейшие женщины опускали с волнением взгляды, трепеща ресницами. И лишь двух условий еще недоставало Франциску, чтобы почувствовать себя победителем в полной мере. Дамы, наводнившие двор, были благородны, красивы, обходительны. Но среди них не было лучшей женщины во всех Золотых Землях. А на столе короля не поставили напиток, равных которому в Золотых Землях было не сыскать.

Лучшая женщина звалась Октавией, герцогиней Алва, а лучший напиток Франциску довелось попробовать трижды: когда отец навестил их — в его, Франциска, шестнадцатилетие; второй раз — им с матерью привезли приглашение на праздник в честь свадьбы наследника отца — смешного мальчишки, а теперь нелепого, неловкого мужчины помладше самого Франциска; и в честь тризны по отцу, когда тому вздумалось покинуть Марагону на произвол Создателя, Чужого и своего второго, законного сына.

Октавия Алва смотрела глазами цвета неба, когда солнце только-только зайдет за горизонт и отгорит золото, оставляя лишь чистый предвечерний сапфир. Рядом с ней хотелось стоять прямо, смотреть гордо, биться с чудовищами и не говорить глупостей.

Вересковый мед обжигал язык горечью, а после обволакивал рот сладостью; в нос сперва ударяли острые ноты багульника и полыни, к ним присоединялись можжевельник и восковица, а поверх все смягчалось нежным медовым ароматом вереска.

Говорили, прежде мед пили повсюду, и Надор не скупился, щедро закатывал и продавал желающим крепкие бочки, за много лет пропитавшиеся терпким, горьковатым ароматом. Потом короля Талигойи — летописцы не сохранили его имя, не иначе, боялись народного гнева и дурной памяти — осенило (или кто-то подкупил, уверился Франциск), что можно наложить на торговцев особенную дань, раз надорцы не хотят делиться секретами. Гордые надорцы платить отказались. Король не пожелал с ними воевать, а может, ему показалось, что засмеют соседи — воевать из-за хмельного! — и он ограничился эдиктом, который в Марагоне был известен как Райнхайтсгебот, а как он назывался в Талигойе — в Талиге! — Франциск и помнить не счел нужным. Зачем помнить то, что придумали дураки? Достаточно не совершать их ошибок.

Октавия Алва была замужем за Рамиро Алвой, носила его дитя и смотрела на супруга глазами, в которых он отражался сильнейшим воином и мудрым правителем, любящим мужем и лучшим из будущих отцов — в общем, таким, каким и был на самом деле.

Вересковый мед варили теперь лишь в Надоре, и говорили, что главный секрет его создания хранили только сами властители Надора, герцог Окделл и его сыновья, и передавали из поколения в поколение у фамильного камня неподалеку от горного замка.

Франциск думал было послать Рамиро Алву в Седые Земли, воевать с теми варитами, что еще не переселились из чистого упрямства на север Золотых Земель из своих неуклонно наступавших льдов. Но Алан Окделл, Повелитель Скал, оказал Победителю Дракона неоценимую услугу. Франциск даже не знал, кому он благодарен сильнее — Рамиро Алве, который открыл для него ворота Кабитэлы, хоть и по приказу ныне спрятавшегося в древнем монастыре Эрнани, последнего из королей-Раканов, или Алану Окделлу, который отомстил за своего короля парой недель спустя.

Франциск держал тяжелое тело Алвы, который не стал Первым маршалом Талига, смотрел на массивную рукоять старинного кинжала, увенчанную вепрем, и думал о двоих живых: Октавии Алве, что когда-нибудь станет его женой, и Алане Окделле — после убийства тот пропал из дворца будто по воздуху. Но Повелители Скал привязаны к своим землям, не предают клятв и не оставляют своих людей. Окделл вернется в Надор, и Франциск вырвет у него тайну меда. Окделл упрям и храбр, не может быть другим, Франциск уже знал, но у него за спиной двое маленьких сыновей и жена, и весь Надор с его людьми. Он отдаст Франциску секрет, и тот помилует его — тайно, конечно, и запретит покидать пределы Надорского замка. Дети Алана после его смерти пусть возвращаются в столицу, на службу, куда хотят — они не в ответе за отца. Вольна в себе будет и герцогиня — не стоит сразу же ссориться с Шарлем Эпинэ, теперь Первым маршалом быть ему.

Франциск не воевал с женщинами и детьми.

Спустя месяц Октавия Алва, не относив положенного траура, стала именоваться Октавией Алва-Оллар, а Франциск с небольшим, но вооруженным до зубов отрядом отправился в Надор. Он хотел видеть вожделенный напиток на первых же праздничных столах, но договариваться с Окделлом нужно было самому. Но и слишком откладывать он не хотел.

Отряд пересек многоводную по осени Лукку, двинулся по старому тракту вдоль Нада. Крестьяне и горожане, суровые крепкие мужчины и молчаливые женщины со спрятанными под чепцами косами, кланялись ему как подобает по всей дороге. В домах бургомистров и на постоялых дворах, если бургомистров не находилось, их угощали не скупясь почти привычной Франциску северной едой. К столу часто подавали тот самый мед, но сколько бы ни расспрашивал король о рецепте, травах, сроках — все немедля опускали глаза и ссылались на герцога. Мол, только герцог и сыновья, только к ним в замок, а больше ни-ни, никто. Чем дальше продвигался к цели Франциск, тем крепче убеждался, как прав был, не отказавшись от своей задумки, какой бы ничтожной для короля она ни казалась.

Алан Окделл встретил его во дворе замка. За его руку цеплялся очень похожий на него мальчик лет пяти. Рядом без улыбки склонила перед королем голову красивая темноволосая женщина — кузина Шарля Эпинэ, снова вспомнил Франциск. Кажется, у Окделлов есть еще старший сын?

Они разделили обед под высокими, очень старыми сводами. Разговаривали после уже в другой части замка, в отдельной узкой башне — личных покоях Повелителей Скал.

Алан выслушал Франциска без гнева, не вздохнув и не вздрогнув. Не стал ждать ни уговоров, ни угроз, просто сказал:
— Этот секрет передается от отца к сыну, из круга в круг, и никогда не покидал этих стен. Я не могу нарушить обычай на глазах сыновей, как они станут расти после, зная, увидев, что я совершил? Старшего я отослал, но Эдвард отказался уехать. До того, как я отдам то, что вы желаете, вам придется его убить, мой король. Тогда я расскажу то, что вы хотите знать.

Франциск точно знал, что не ослышался. Алан Окделл смотрел так, что переспрашивать «Что?» или «Как?» не было причины, а хлопать вопросительно ресницами Франциск был не мастак.

Совсем промолчать он все же не смог.

— Почему? — удалось ему выговорить довольно уверенно.

— Потому что мне не достанет мужества убить его собственной рукой, — спокойно ответил Алан. — А вы проделали долгий путь и не доверили своих желаний даже самым преданным людям. Значит, в вас найдется довольно решимости, чтобы прервать его жизнь быстро.

«Почему ты несешь такую чушь?!» — хотелось заорать Франциску, но он встретился взглядом с серыми глазами напротив — в них летело грозовое небо, высились вековые скалы, дробилась под ударами кузнецовых молотов руда, чтобы сделаться оружейной сталью, — и промолчал. И от своей цели не отказался. Зачем отказываться, если тот, кто может дать желаемое, согласен.

Мальчика напоили травами, и Алан внес на руках безвольное, расслабленное тело в покой Ожидания. Остановился у семиугольного стола — пламя в центре было потушено. По его кивку один из стражников замка бросил по темному камню стола черное с багровым полотно — плащ Окделлов. Хрупкая фигурка беспомощно замерла поверх.

Кинжал вошел между ребер легко, неприятно скрипнув по кости на излете движения. В последней попытке жить тонкое тело выгнулось дугой, насаживаясь на клинок сильнее, забилось в агонии. Мальчик судорожно вздохнул во сне раз, второй, третий — уже с тяжелым, захлебывающимся хрипом. Между губ проступила темной полосой кровь и тут же потекла уверенной струей, принялась впитываться в плащ, проложила себе дорожку по камню на пол. Мальчик вздрогнул еще раз или два и затих, так и не проснувшись.

Франциску показалось, будто колыхнулся сначала стол, потом пол под ногами, после — весь замок. Он огляделся вокруг — люди его отряда тоже что-то почувствовали, но герцог Окделл и надорцы стояли и смотрели спокойно.

Алан Окделл подошел к столу. Вынул кинжал из раны, протянул Франциску, и тот поспешно принял его. Окделл провел пальцами по замершим векам сына — глаза были и остались закрытыми, опустил на мгновение ладонь на рану на груди — кровь проступила даже сквозь плотно сомкнутые пальцы. Коснулся губами бледного чистого лба, обрамленного русыми прядями.

— Сегодня ночью у Камня Окделлов, — только и сказал он Франциску.

И широким шагом вышел вон.

Франциск не стал его догонять — зачем, если такой камень в округе наверняка один и любой сможет указать к нему дорогу.

Ночью у камня горели факелы, поодаль теснились горцы, отряд Франциска стоял ближе, но Алан Окделл, так и не переодевшийся после дня, еще на тропе скинул на землю плащ — тот или не тот, гадал Франциск? Если пятна и остались на ткани, в темноте на черном было не разглядеть даже при свете факелов. Алан снял с себя пояс с кинжалом и мечом, скинул тунику и остался в длинной подпоясанной тесьмой рубахе. Приглашающим жестом повел в сторону Франциска. Тот подошел ближе к Окделлу и к камню, сделав отряду знак оставаться на месте. Окделл был на виду, почти раздет и безоружен, два вдоха Франциск продержится, а потом подоспеют его люди — втрое больше, чем надорцев, и стоит его отряд ближе.

Алан споро разжег очаг на каменном основании у обломка скалы, очень похожей на вепря, каким он ярился на гербе Повелителей Скал. Под котелком быстро разгорался огонь, забулькала вода, принесенная кем-то заранее к камню. Алан добавлял травы одну за другой, Франциск узнавал большинство по смутным очертаниям и запаху, который успевал уловить, и начинал терять терпение: в котелок поместилась бы едва ли четверть самого маленького бочонка из тех, что опустошали для него в трактирах, чего хочет добиться Окделл, начав с убийства собственного сына его, Франциска, руками?

Окделл всыпал и растертый между ладонями вереск — медовый аромат забил ноздри и закружил голову. К крутому кипятку прибавилось ещё что-то, и Алан выпрямился.

— Мой старший сын действительно согласился уехать из замка. Мне жаль, что я не смог уговорить Эдварда.

Он снял с пояса небольшую флягу и залил наполовину прогоревший очаг. Вода зашипела, встречаясь с углями и раскаленным металлом.

— Первый глоток всегда принадлежит Скалам.

Он впервые за эту ночь поднял глаза на Франциска.

— Скалы бывают ненасытными.

Нога мелькнула так быстро, что Франциск не успел испугаться или разозлиться — понял, что не в его сторону. Котелок опрокинулся от резкого удара, заливая все еще горячее подножие, плеснув на саму скалу, им под ноги — Франциск вздрогнул от неожиданной боли, но ее вполне можно было терпеть, а вот пустой теперь котел… Он открыл было рот, чтобы отдать команду, но раньше вздрогнула земля, а через миг нарастающий гул похоронил любые надежды на зов о помощи. Франциск попытался бежать, но ноги налились неведомой тяжестью — ни шага, ни единого движения, только дышать он ещё мог. Он силился дотянуться до Повелителя Скал — приказать, уговорить, выпросить — но тот, стоявший так близко, точно удалился на хорну, хотя Франциск различал его отчетливо.

Под ногами разверзлись Скалы, и Франциск провалился между отвесными стенами внутрь, вглубь, в пропасть. Он не видел, не слышал, но знал, что где-то за спиной так же падают его люди, пока мрачные горцы смотрят на гибель своего герцога и Повелителя и высекают память на своих сердцах.

Скалы дрогнули еще раз — и сомкнулись вокруг них. Франциск ощутил, как стиснуло ребра, как осколками они вошли в легкие, как влажно хрустнуло что-то пониже пояса, как сдавило голову… и больше уже ничего не чувствовал.

Франциска не стало больше в Талиге и в Золотых Землях, и нигде больше не стало.
Франциска, его отряда, и Повелителя Скал, властителя Надора.
В замковой церкви истово молилась Женевьев, и молитвы ее больше были похожи на проклятия — запоздалые, потому что того завоевателя и короля, на чью голову она их призывала, больше не было.

В далекой деревушке замер в траве Ричард, раньше граф Горик, а теперь герцог Окделл, кусая губы и до боли сжимая тяжелую рукоять боевого кинжала отца — чтобы не плакать навзрыд. И клялся. Люди потихоньку выходили из всех домов и вставали вокруг мальчика молчаливым кругом.

В опустевших — надорцы вернулись в замок — скалах выл и метался Невепрь, что принес герцогу разрыв-траву, растер ее, смешав с маслом, по стенкам котла.
Ни один живущий человек не сумеет ни найти, ни коснуться жестких стеблей, узких листьев.

Но Невепрь мог. А вот ослушаться приказа своего Повелителя, подкрепленного кровью, ему было не под силу, пусть он и знал, зачем тот приказ герцогу.

И никакие Скалы не могли устоять под кровью рода Повелителей, с которой смешались сила земли и воля властителя Надора.

На Изломе должен остаться один Повелитель — и Надор принял волю того, кто ушел.