Work Text:
Есть нечто сокровенное в минутах, когда Ки Хун лежит вот так, во всём своём великолепии. Ин Хо хотелось стать кровью в этом теле. Поселиться внутри Ки Хуна, свернуться в его тёплом животе.
Быть хотя бы родинкой на его коже. Одним скромным пигментным пятном. Словом, как-нибудь срастись с ним, занять его, а потом заполнить, как крошечная бактерия, что бесконечно делится и множится. Есть что-то невыносимо глупое и в то же время романтичное в этой идее. Будто смотреть, находиться рядом было уже мало. Ин Хо хотел слиться с ним, но мог лишь касаться и ухаживать. Единственная отдушина: поцелуи и поглаживания. Единственный способ служить ему: удовлетворять его голод, жажду. Защищать.
И приводить Ки Хуна в порядок. Например, так, сейчас. Помимо ухаживания, это ещё и жест защиты. Увы, было опасно доверить Ки Хуну даже такую простую задачу как бритьё. Чересчур много всех этих «вдруг» и «если…» Ин Хо коробит от одних только сцен, которые подсовывает воображение, так что он берёт дело в свои руки.
И Ки Хун спокоен. Кажется, осознанность приходит к нему со скоростью, с которой всасывается в кровь таблетка. Ин Хо открывает футляр и вынимает из бархатистого ложа ножницы, станок.
Первое время Ки Хун не подчинялся, и следы его мятежа отцветали на лице росчерками царапин. Растекались синяками на его конечностях, когда он пытался оттолкнуть Ин Хо и непременно ударялся: о борт ванной, об углы тумб, о любую твердую поверхность. Следы тянулись за ним разбитыми предметами декора, осколками светильников и ваз. Пока Ин Хо не оставил только необходимое, не выгреб полки, не распорядился прибить ножки столиков наглухо к полу, чтобы их нельзя было опрокинуть, и не разложил везде ковры.
Ныне же Ки Хун был покорным. Покладистым и молчаливым. Почти не шевелился и давал только односложные ответы, но Ин Хо не торопил его с разговорами.
В нагретой комнате было душно и жарко. Он устроил Ки Хуна поудобнее, на резиновом коврике, который выстлал в ванне еще в первый раз, когда попробовал Ки Хуна помыть. Прошёлся по голеностопу кончиками пальцев, не отказав себе в том, чтобы поднять ногу и коснуться этого места губами. Затем вверх, по острой косточке колена. Сердцебиение нарастало, как обыкновенно нарастало всякий раз, когда Ин Хо дотрагивался до Ки Хуна (неважно, обнажённого или нет).
Это вполне понятное чувство, приятное не только в смысле похоти. В конце концов, они по-прежнему не занимались сексом с проникновением. И хотя Ин Хо сгорал от желания, он пока не смел перешагнуть этот рубеж.
И он начал с лица. Тщательно, методично соскребая пену с узкого подбородка, с уголков тонких розоватых губ. И Ки Хун не двигался; закончив, Ин Хо отстранился, словно мастер, оценивающий собственную работу. Потом легонько клюнул губами челюсть Ки Хуна. И, цепляя ногтями кожу головы, погладил его по волосам. Те отросли с недавних пор и вновь закручивались в мягкие, кое-где тронутые сединой кудри.
По привычке, Ин Хо поднял сперва правую руку, побрив подмышечную впадину, после — левую. Руки болтались, легко поддаваясь, будто Ки Хун напрочь забыл как ими управлять. Покончив и с этим, Ин Хо вытер его кожу влажной губкой, и безо всякого ступора занёс станок над лобком.
Пораздумав, он отложил его. Подобрал ножницы. И лишь срезав большую часть, вновь вернулся к бритью.
Его руки двигались медленно, но увлечённо. И когда приходилось приподнимать член, чтобы убрать остатки волос, Ин Хо только коротко быстро вдыхал, но не позволял себе ничего лишнего. От Ки Хуна в этом месте исходил приятный солоноватый запах, и мысль наклониться, потереться лицом о щетину вокруг фантомно покалывала нос.
На самом деле он не имел ничего против естественного вида Ки Хуна — он поклонялся бы ему любому. Ин Хо видел его совсем одичавшим, запущенным, когда Ки Хун проводил свои дни в бесцельном скитании по улицам. И Ин Хо боялся, что в итоге тот попросту замёрзнет в одном из проулков насмерть, так и уставившись в одну точку.
И Ин Хо думал о том, как это странно: любить его. Как это странно, когда тебя так влечёт к кому-то. Когда всё, о чем ты мечтаешь, это соединиться с человеком. Звучать с ним одним голосом, быть его дыханием. Наполнять его тело кислородом, быть в нём жизнью, быть в этом теле душой.
Он не имел ничего против, но ухаживать за Ки Хуном было удовольствием. Как в старых добрых традициях, когда их предки попросту вылизывали друг друга. Это было средством выразить привязанность.
Оставив лобок гладким, Ин Хо спустился ниже, к красноватым складкам влагалища, и тоже аккуратно побрил. Немного приоткрывая и задевая пальцами — и Ки Хун дёрнулся, слабо напуганно вздохнул. Ин Хо остановился, уложил ладонь на живот Ки Хуна (от касания мышцы знакомо напряглись). Взгляд застыл на рубце посередине.
— Я не трогаю тебя, — заверил Ин Хо, успокаивая взволнованную омегу, и принялся смывать с него комки пены, налипшие на кожу волоски. И быстро вытер Ки Хуна, обернул вокруг его таза чистое полотенце, затем взял под руки, забросил их себе на плечи. И Ки Хун обвил ими шею Ин Хо, дал вытянуть себя из ванной, не сопротивляясь.
А потом Ин Хо поднял его — на манер, как несут под венец возлюбленных. Подхватив под коленями и острыми выступами лопаток. Отнёс в спальню, где уложил в их общую постель. Полотенце скользнуло с бёдер, зашуршало одеяло, когда Ин Хо отогнул его и уложил Ки Хуна на подушки.
И даже если они пока не спали, то есть, не занимались с ним любовью, было что-то сокровенное в том, чтобы просто быть с Ки Хуном, чтобы слушать его тихие вдохи, в комнате, где лишь назойливо тикали часы. Представлять, как растекаешься внутри его тела кровью. Или растёшь в его утробе. И нечто тёмное и страстное шевелилось в Ин Хо, распаляя щеки. Там было бы так тепло и тесно… Славно. И живот Ки Хуна так красиво вздулся бы, чтобы вновь вместить, болезненно взлелеять в себе жизнь.
И шёпоток в его голове подсказывал, что он просто болен. Но шёпоток не корил его; это звучало скорей насмешливо, чем строго, и Ин Хо совсем, совсем не спорил и ничего не отрицал. Это правда, с появлением Ки Хуна его безумие обрело множество новых граней.
— Мне холодно… — тускло проронил Ки Хун, и Ин Хо спохватился.
Он накинул на него одеяло и оставил поцелуй за ухом. И задержался там, вдыхая аромат у мелко пульсировавшей железы. И приобнял Ки Хуна, и долго-долго лепетал глупости. Ин Хо сам не знал, зачем говорил это, но повторял их: то «хён», то «милый», то «люблю».